Я — синий туман на ветру, клубясь, растворяюсь во тьме пустой; мне так холодно… Он несёт меня в себе, грубо держа за волосы; моё тело глотает кусты и деревья — я лишь дым, не боюсь… Не боюсь ничего кроме растворения в нём, ведь он — мир, ибо он пуст…

И вдруг во тьме жёлтые очи филина, чёрного, будто обмазан смолой; он смотрит мне в душу! Корчась от страха я падаю на четвереньки и закрываю голову руками: ему нипочём, он смотрит в меня, о, будь прокляты эти большие блюда его глаз! Я чувствую его грязные тощие руки, тянущиеся из провалов в золотистых дисках, они как в тесто запускают пальцы в мою больную душу, привычно превращая её в никогда…

С полустоном через зубы сажусь на кровати и, вытерев пот, открываю глаза. Боже, благо этот сон прервался… Я недосыпаю уже пятую ночь, но филин всё не даёт покоя. За окном ещё не светает, а у меня — вынужденно — уже утро… Сходить к психологу?

Быстро накинув халат и на автомате воткнув ноги в любимые тапки, иду, пиная нечаянно, но больно бадью с плавающими в рассоле огурцами, на балкон. Закурив мелко трясущимися руками, поднимаю взгляд…

Луна в первой четверти. Невольно залюбовавшись пристально вглядываюсь, не замечая возвращения привычного покоя…

Что — луна... что — звёзды, есть ли они… Так тепло и приветливо, пусть издалека, светят они каждому, даря великое благо — созерцать этот свет… И кто-то — как я, закинув мечтательно голову, теребя лениво свою бороду, смотрит, размышляя, а кто-то — по-другому, рассеянно или без спешки, откинувшись в кресле или обнимая любимую, но каждый, способный видеть звёзды, принимал их дар не думая о плате…

Как взяли они прощение первородного греха, не познав Христовых мук, так принимают они этот свет, не ведая о постигшем меня возмездии звёзд. Счастие масс за боль одиночек — вот она, справедливость. Пусть даже массы беспутни… Но я корю себя за эти мысли.

Тихонько ойкаю от боли: истлевшая от невостребованности сигарета, обжегши пальцы, со злобой улетает вдаль… Долго и внимательно глянув на только-только початую пачку, так, что по расчётам её должно бы разорвать на части, небрежно закутываю руки в широкие махровые карманы и возвращаюсь в клятую темень квартиры, на этот раз более ловко огибая тяжкую бадью. Может, удастся уснуть?

Но филин не дремлет: сейчас он напоминает о себе, даже когда я на ногах. Пусть неудача с курением: вновь противно нервничая, я ставлю древний чайник на плиту и готовлюсь к принятию дозы кофеина. Только б не заснуть…

Эти кошмары преследуют меня почти всю жизнь. Мертвенный туман, затем тихий взгляд филина, врывающийся вглубь… извращающий всё… Когда-то каждый такой сон перерождал меня: теперь же я стал крепче, держусь, хоть иногда мной одолевает истерика…

Массы, ради которых я терплю, этот беззаботный люд, погрязший в своей мелочности; они не знают о мне, что я им? Лишь кое-как сводящий концы с концами программист, обладатель вечно воспалённых глаз, неопрятный, небритый и рассеянный изгой…

А следующим утром в основание моего черепа влетел небольшой метеор. Столь символичная смерть… Глядя на своё мёртвое тело и оценивая свои перспективы, я простоял на месте довольно продолжительное время, хотя тогда я совершенно не вёл ему счёт…

И Он, ради чьих рабов я служил я, вспомнил обо мне ангелом, посланным личным указом дабы узнать, подобающе ли чудесным образом произошло умерщвление моей плоти. И когда бесполая крылатая тварь со светящейся башкой спросила меня об этом, я не удержался и плюнул её в рыло: ведь я жить хотел, с младых лет, просто жить без мук на земле, взращивая свою красивую душу, но не быть кусочком погани в царстве небесном… А жил в служении чужому богу, и с верой в себя…