Мне скучно: я живу в каменной башне.

Мой дом открыт для всех ветров — у него нет стен, только четыре колонны по углам квадратного основания, толща камня над головой, да толща камня под ногами… Жаль только, здесь не бывает ветров. Ни разу не было даже слабого порыва…

Я помню, когда-то я боялся подойти к краю и глянуть вниз, в немыслимую даль, но теперь я понимаю: ничто не может скинуть меня вниз, и я часто сижу лотосом, смотря на серые стены из крупных блоков с зелёным мхом в щелях, круто идущие вниз, и на равнину, зелёную, прекрасную равнину, что на востоке… Иногда я вижу на ней некоторое движение, тогда я долго всматриваюсь, не щадя свои старые глаза, смотрю до рези, но лишь однажды я понял, что это было движение чёрно-белого стада коров…

Когда меня начинает гнести голод, я аккуратно встаю и иду к середине: там мой обеденный и письменный стол. Кроме него в башне есть только каменная ниша в полу, где всегда чистая и тёплая вода… Почему-то я всё чаще пренебрегаю этим изделием, оно используется лишь в порыве гневного ажиотажа, когда укусы вшей вырывают меня из сна.

У меня необычные сны, они — самое интересное в моей жизни. Я помню однажды, заснув я стал рейтаром, несущимся в плотном строю: мы воевали против шведов, но меня тогда убили, и я проснулся в поту. Я не понимаю, зачем мне эти сны и сны ли это… Когда я воин, или ребёнок, или учёный, я так дорожу собой, боясь вернуться в скучность этой башни…

Когда-то я хотел вырваться из неё, но мои попытки прекратились, когда я решил исследовать силу притяжения: камень, тяжёлый камень, брошенный мною, медленно воспарил вверх, пока я не потерял его из виду. Тогда я понял, я заперт навеки.

Смотря на себя я понимаю, что во мне должна зародиться брезгливость: длинная сизая седая борода до пояса вся в каких-то немыслимых колтунах и следах пролитой пищи… Я помню, цвет моих волос когда-то был рыж, и я уже жил в этом месте… Но со временем я понял: камни безразличны к моей внешности, а я небезразличен лишь к своим снам…

Однажды, заснув, я проснулся мальчиком лет десяти. Ощупав языком нижнюю губу я понял, что я раб: в ней было колечко, на котором подвешен колокольчик: он мелодично звенел всякий раз, когда я не стоял прямо. По звону я хотел было узнать, ценен ли я и из чего сделан колокольчик, но, вскоре получив крепкий подзатыльник за эти эксперименты, перестал. Я был верным слугой своей прекрасной госпоже, и мне очень нравилось, что меня не убивали, но, через несколько лет, я из забвения был вырван страшными и злыми и радостными криками: толпа народа ворвалась в наш дворец; беснуясь, они резали всех. Меня, пятнадцатилетнего пацана, тогда освободили и пустили в город; я узнал, что жил при дворе алчного судьи. Всего несколько недель длились мои нищие скитания по улицам городка: однажды ночью на меня, голодного и полуголого, напала стая уличных собак, и я вновь проснулся на каменном полу: я плакал. Это был прекрасный сон, и я плакал о его завершении… Мои чахлые руки взяли перо и проткнули себя: мой сон записан кровью.

Горьки воспоминания; поднявшись из-за стола, я прошёл к западной стороне. Под большим красным солнцем, на треть уже зашедшем, мне открылся вид на бескрайнее море; волны играли пурпурным блеском, сталкиваясь словно в веселье и перемешиваясь… Дивно большие волны: часто я ищу душевного успокоения, гладя на запад и сливаясь с абсолютной ртутной гладью, отражающей небо, как серое зеркало… Ведь здесь не бывает ветров. Но бушующее море возрадовало меня и напомнило о приближении ночи и нового сна…

Заснув, я открыл глаза молодой девицей, и мы танцевали всю ночь на поляне в лесу. Был какой-то праздник, но я не успел понять его: танцуя, я был погружён в думы. Кто же я, и что есть — эти сны? Я давно пытался понять, старцу снятся люди, или людям — старец?.. Прожив ещё одну жизнь, я встал со своего напольного ложа и прошёл к южной стороне.

Весь день я сидел в лотосе, наблюдая, как крушат друг друга айсберги… Во мне назревало решение, но я боялся, боялся его, я слишком привык быть старцем на вершине башни… Но зачем мне им быть, зачем я, знающий мир, но не умеющий использовать своё знание, кроме как записывать?.. Зачем мои письмена, здесь, здесь, где я один и я в безвластии?

Когда солнце стало клониться, пройдя свой зенит, я сел ко столу, на котором стояла обыденная миска супа. В еде я успокоился и впал в блаженное безмыслие, неосознанно приняв решение.

Устав сидеть у стола, я прошествовал к северной стороне и сел, против обыкновения свесив ноги вниз… Предо мной была пустыня, большая и спокойная, но, вглядевшись, я увидел небольшой вихрь, который плавно, но быстро рос. В волнении я встал — и мне в спину ударил сильный ветер.