Он споро сбежал вниз по лестнице гимназии, не в радости, не в грусти, привычно быстр и лёгок; он совершенно соответствовал виду и сути офицерской формы, что сидела на нём, будто он был в ней рождён. На его плечах не было нашивок: Алан ещё был лишь выпускником, только-только завершившим обучение и не получившим пока должности. Он станет действующим офицером уже через две недели, тогда же и получит направление на службу; пока же он был абсолютно свободен, и у его ног лежала прекрасная, священная Аврора, город-мечта. Размеренным шагом он мерил улицы, все мощёные жёлтым камнем на тротуаре, убранные в песочного тона бетон на проезжей части, где спешили туда-сюда гружёные и порожние возы, роскошные кареты с нарисованными на бортах лазурными коронами и без таковых; и мужички, навьючившие под завязку своих ушастых ослов, и всякий другой работящий народ, что не пеш.

Биение жизни огромного семидесятитысячного града чувствовалось повсеместно: всюду лавки купцов с зазывалами и стеклянными витринами; лошади с навозом и дворники, добросовестно стремящиеся оный навоз убирать и прекрасно со своей работой справляющиеся; садовники, следящие за опрятностью бытующих всюду зелёных деревьев и газонов; полицмейстеры и нищие на всех углах, просящие монету и получающие или не получающие её; просто куда-то идущие всяко одетые, вооружённые и безоружные, люди; но Алан был спокоен среди толп спешащего, толкущегося, суетного народа. Недолго идя по улицам Авроры, он скоро свернул в высокую дверь большого четырёхэтажного здания, вывеска коего гласила, что это — постоялый двор «Ветры света».

Хозяин был бородатый мужик в огромных штанах, скучающий за стойкой у стены с вбитыми гвоздями, на две трети завешенными медными ключами. Свободных комнат было много, так что он весьма радушно, пусть и без особого подобострастия, принял нового постояльца, за пару серебряных выдав Алану ключ от небольшой, уютной комнаты на третьем этаже и с балконом, выходящим на запад и открывающим красивый вид на близлежащую часть города поверх крыш. Алан оставил в комнате вещи — пару небольших туго увязанных котомок, — и спустился в имеющий место быть трактир.

Передохнув и отобедав, Алан решил идти гулять бесцельно по городу и, впервые за годы проживания в нём, осматриваться, никуда не спеша. Он шёл по широким тротуарам, медленно, покойно глядя по сторонам, на небольшие, в большинстве своём двухэтажные домики местного люда, сами сделанные из белого кирпича или из не реже встречающегося бетона; обрамляли их куцые дворики с символической оградой и бурной, ухоженной растительностью; а крыши все сплошь были небесно-голубые, крашеные или сложенные из лазурной черепицы. Видел он несколько храмов, огромных, величественных строений, перед которыми было установлено по четыре белых стелы, каждая вертикальной синей полосой расписана молитвенными и поучительными письменами; округлые крыши храмов, что будто стремились оторваться от земли, и стремились с успехом, были сложены из хрустальных элементов идеальной прозрачности, окна же их, по общему правилу многочисленные, высокие и узкие были сложены мозаикой цветного стекла. Волею судьбы неверующий, Алан любовался ими, потрясающими ум и сердце, но не решался войти.

Скитаясь, уже вечером набрёл он на великий Мраморный сад, который звали люди Чудом Света, гордость и славу города Аврора. Это были узкие, на двух-трёх человек, мощёные мрамором дорожки, делящие пространство сада на площадки, поросшие травой; на каждом пересечении дорожек была мраморная статуя, а почти на каждой площадке — либо изумительной красоты фонтан, не похожий ни на один другой, каждый ступенчатый или с позолотой, словно заброшенный или бьющий в бассейн, где купаются жители в жаркий день, итого десятка два разных фонтанов; либо сама суть Мраморного сада — тончайшей работы беломраморное дерево, абсолютно гладкое, высокое — этажа в полтора, — со сверкающей изумрудным блеском густой ветвистой кроной. Уже десять веков стоит это чудо; по легенде, деревья были не выточены из мраморных монолитов, а материализованы с помощью чистой воли древних Аврорианских колдунов. Но как на самом деле, само собой, никто не помнит.

Шагая, Алан думал о мире и красоте, и о том, сколь они совершенны. Он всегда любил пофилософствовать сам с собой, и рассудок был для него значим. Трепет мыслей заполнил его душу; он сел на лавочку и закинул голову. Яркие, ничем не замутнённые звёзды, такие разные и такие вечные, предстали его взору, и он стал думать о них. Если бы кто-нибудь спросил его, о чём он мыслит, он, конечно, ответил бы, но сказанное была бы ложь: он и сам не знал.

— Привет.

— Здравствуй…

Рядом сидела девушка, симпатичная, печальная; Алан не заметил, как она пришла, и он никогда не видел её раньше. Они сидели вдвоём на лавочке и молчали. Алан чувствовал, что всё идёт, как должно идти, и что сейчас возможно странное, и это нормально; он ни о чём не беспокоился, и она покойно молчала.

— Кто ты? — через сколько-то времени спросила она.

— Алан Крест, офицер.

— А я — Энн Короткая. Пойдём гулять?

Они встали, Энн взяла его под руку. Медленно шли, ни о чём не думая, не радуясь и не удивляясь, наслаждаясь лишь нереальным чувством этого вечера. Крадучись настала совсем ночь; они шли по городу, незаметно став разговаривать.

Энн была стройная леди, одетая в чёрное обладательница совершенных губ и мягкой кожи, а как узнал вскоре Алан, была она дочь небедного купца, уроженка Великого Тора, аврорианского города, лежащего выше по течению Белой реки, в дельте которой стояла и сама великая столица царства, Аврора.

— Алан, расскажи о своём прошлом?

— Я сирота… — он задумался. — Рождён в пограничном городе Денном, семи лет от роду потерял всех родных в набеге, варвары тогда убили многих, но я практически ничего не помню. Меня отдали на опеку государству, Великой Родине, и я учился здесь, в Академической Гимназии, потом в военной академии…

— Тебя, сироту, в Аврору? Как так? — она улыбнулась.

— Мои родители были знатные люди, отец был генералом. Имение пожгли — в Денном есть леса, — но кто-то позаботился обо мне, может, вспомнив какие-то заслуги моего рода. В военные же пошёл сам, сдал экзамены и поступил. Я рад служить, через две недели получу звание и назначение.

— А я училась дома, в Торе, последние два года — здесь. Где ты живёшь? Пойдём к тебе?

— Пойдём…

Так говорили они, иногда прерываясь на несколько минут, иногда меняя резко тему, говорили о прошлом своих жизней и шли, не зная даже, о чём они говорят. В «Ветрах света» они скромно поужинали в трактире и прошли в комнату Алана; уже светало. Немножко полюбовавшись видом, они заснули — Энн на кровати, Алан — на полу. И никто не спрашивал, почему так получилось, что она осталась на ночь.

Шумным днём Алан открыл глаза и начал было строить план на день, но вдруг увидел нежный спящий лик Энн, и мысли его улетучились, освободив место чувству уверенной и спокойной нереальности происходящего, которую, он знал, нужно принимать как данное и которая, он чувствовал, пришла вместе с этой странной девушкой, так легко вошедшей в его грубый мир одиночества.

Следующая неделя прошла для него как во сне: они гуляли, незаметно даже для самих себя сближаясь; однажды Алан проснулся, зная, что он любит и любим; однажды обнаружил, что Энн целовала его ночью, и они спали уже вместе. Его разум и его чувства ни разу не взбунтовались, словно не замечая удивительной перемены всего сущего.

С ней ему было хорошо, одному — неплохо. Иногда, встав пока она спит, он шёл в город и бродил по много часов, и в нём не бывало даже мысли, что он скучает, но он всегда возвращался и они встречали друг друга радостной и нежной улыбкой.